The article is devoted to the analysis of the history of the development of the institution of damages in Russia. The purpose of the article is to identify the evolution of the conceptual framework, the composition of damages, and the evidentiary standards, as well as to determine their current configuration. The methodology includes historical-legal, comparative-legal, and formal-legal methods, as well as the analysis of legislation and judicial practice. It is shown that the pre-revolutionary doctrine formed the compensatory core (the distinction between losses and fines, the principle of full compensation), the Soviet period gave it a regulatory and planned character, and the reforms of 2013–2015 established modern tools for calculating and distributing risks (Articles 393.1 and 406.1 of the Civil Code of the Russian Federation). The scientific novelty lies in the holistic reconstruction of the continuity and gaps between the stages.

Keywords: damages, civil liability, real damage, lost profits, Russkaya Pravda, pre-revolutionary civil law, Soviet civil law, planned economy, Civil Code of the Russian Federation, reform of obligatory law, judicial practice.

Институт возмещения убытков занимает центральное место в системе гражданско-правовой ответственности, поскольку он направлен на восстановление нарушенных имущественных прав участников гражданского оборота. Вопросы возмещения убытков имеют давнюю историю и прошли сложный путь развития в российском праве. На каждом историческом этапе институт возмещения убытков претерпевал значительные изменения под влиянием социально-экономических условий и правовой доктрины.

1. Дореволюционный период: от «Русской Правды» до дореволюционного гражданского законодательства. Формирование института возмещения убытков в России начинается в древнерусских памятниках, где преобладает штрафно-компенсационная логика охраны интересов потерпевшего. «Русская Правда» и последующие судебники закрепляли денежные «уроки» и «виру», совмещая публичное наказание с частной компенсацией и постепенно намечая разграничение между карательной санкцией и возмещением имущественного ущерба. Историко-правовые обзоры указывают, что в XV–XVI вв. (Судебник 1497 г., Судебник 1550 г.) компенсационные начала получают дальнейшее развитие: наряду со штрафом фиксируется обязанность «платить ущерб», что предвосхищает последующее догматическое различение убытков и штрафа в имперском праве. Эта линия прослежена в исследованиях, сопоставляющих ранние источники с более поздними памятниками законодательства Московского государства [8, с. 8].

В имперский период XVIII–XIX вв. российская доктрина и закон начинают целенаправленно разводить категории «убытки» и «штраф». Архивные и догматические реконструкции показывают, что к концу XVIII в. штраф закрепляется как мера ответственности публично-правового (или квазипубличного) характера, тогда как убытки — как частноправовая компенсация, направленная на эквивалентное восстановление имущественной сферы кредитора. Именно в этот период в правовой лексике и судебной практике кристаллизуется различение между наказанием и возмещением, на что специально указывает историография, анализирующая нормы и правоприменение Российской империи XVIII–XIX вв. [10, с. 145].

Начиная со второй половины XIX в. российское право целенаправленно смещается в сторону принципа полного возмещения, что в дальнейшем воспринято постсоветским законодательством [7, с. 35]. Ключевую роль в доктринальном оформлении института сыграли дореволюционные цивилисты — прежде всего Д. И. Мейер и Г. Ф. Шершеневич. В трудах Мейера, посвящённых обязательственному праву и обеспечению исполнения, возмещение убытков рассматривается как основной и универсальный способ защиты кредитора: неустойка мыслится либо как дополнительное средство обеспечения, либо как стимулирующая замена убытков (по соглашению сторон), но не их отождествление. Последующая доктрина видит в этих построениях фундамент российской модели ответственности, ориентированной на восстановительную функцию [9, с. 39].

Важным рубежом стал Проект Гражданского уложения Российской империи конца XIX — начала XX в. Хотя он не был принят, его тексты аккумулировали и систематизировали дореволюционные подходы: закрепляли принцип полного возмещения, структурировали доказательные стандарты и более последовательно разводили компенсационные и штрафные механизмы. Историко-догматические исследования проекта показывают, что в нём последовательно отражены рецепированные из пандектной традиции конструкции владения и защиты, а также общие положения об обязательствах и убытках, которые затем оказали влияние на советскую и постсоветскую кодификации [16, с. 20].

Итак, дореволюционный период формирует базовые контуры российского института возмещения убытков: 1) переход от смешанной штрафно-компенсационной модели древнерусских памятников к частноправовому механизму эквивалентного возмещения; 2) доктринальное разведение убытков и штрафа в имперском праве; 3) кодификационную фиксацию принципа полного возмещения и элементов гражданско-правовой ответственности; 4) высокую степень систематизации в работах Мейера и Шершеневича; 5) концептуальную идею в Проекте Гражданского уложения, ставшем «мостом» к последующим кодификациям. Эти результаты, в совокупности, предопределили устойчивость компенсационного ядра российского права, которое с модификациями пережило смену государственных формаций.

2. Советский период характеризуется специфическим сочетанием идеологических и экономических факторов, оказывавших существенное влияние на институт возмещения убытков. В научной литературе подчёркивается, что при построении социалистического хозяйства и централизованного планирования классические гражданско-правовые модели компенсации существенно трансформировались [12, с. 35].

Одной из ключевых проблем советского этапа является способ определения размера убытков, особенно тех, которые не могли быть точно просчитаны. А. В. Сятчихин в статье об определении размеров убытков указывает, что в советской практике нередки случаи использования нормативов, аналогичных квазинормативам, и «тарифных» оценок для компенсации ущерба [13, с. 76]. Он также выделяет, что концепция заранее оценённых убытков приобретала в советской практике особую актуальность, хотя и нередко смешивалась с понятием неустойки (штрафной компоненты) [14, с. 50].

При этом в условиях плановой экономики часто отсутствовала строгая рыночная основа для расчёта упущенной выгоды: цены, планы, лимиты устанавливали государственные органы, что затрудняло отделение вполне объективного ущерба от нормативно заданных параметров. Авторы подчёркивают, что это приводило к ситуации, когда компенсация убытков нередко зависела от административной воли, а не исключительно от доказательств [15, с. 171].

Также исследователи отмечают, что правоприменительная практика во многих случаях снижала требования к строгому доказательству причинной связи и вины, заменяя их диспозитивными оценками или нормативными допущениями. Такова была логика, когда полноценное доказывание было трудноосуществимо в централизованной экономике [12, с. 36].

В советской доктрине часто вводились пределы ответственности или «нормативные» лимиты компенсации. Это связано с задачей стабилизации государственных расходов и предотвращением чрезмерных распрей между хозяйствующими субъектами. В статье об ограничении размера убытков А. В. Мякинина анализирует, как нормативные ограничения могли быть встроены в договоры, соглашения или отраслевые регламенты, что снижало гибкость компенсационной модели [11, с. 107]. Кроме того, допущения типа «нормативной ответственности» позволяли нормативно определять пределы компенсации даже при отсутствии полного обстоятельного расчёта ущерба. Это размывало грань между убытками и санкциями. В целом, административно-правовая модель при плановой экономике доминировала над классическим гражданским подходом [18, с. 33].

Таким образом, советский этап представляет собой переходный этап, в котором институт возмещения убытков подстраивался под требования централизованной экономики, пожертвовав частью классической юридической сущности ради управляемости и упрощённости.

3. Современная модель возмещения убытков в России сформировалась на базе кодификации 1994 г. (ч. I Гражданского кодекса Российской Федерации [1]) и серии реформ 2013–2015 гг., существенно уточнивших состав убытков, доказательные стандарты и договорные инструменты распределения рисков. Базовая конструкция — принцип полного возмещения с двучленной структурой «реальный ущерб / упущенная выгода» — закреплена в ст. 15 ГК РФ и сохраняет системообразующее значение для всей ответственности за нарушение обязательств. Конституционно-правовой смысл этой нормы дополнительно разъяснён Конституционным Судом РФ: условием возложения обязанности по компенсации является наличие причинной связи между противоправным поведением и имущественным ущербом; иное подрывало бы гарантии права собственности и справедливости ответственности.

Ключевые новеллы реформ 2015 г. [2] затронули, прежде всего, главу 25 ГК РФ. Во-первых, в ст. 393 ГК РФ введён стандартизированный подход к доказыванию размера убытков: суд не вправе отказывать лишь по мотиву невозможности точно установить сумму — достаточно «разумной степени достоверности»; закреплено и правило о совместимости требований о взыскании убытков с иными способами защиты. Во-вторых, ст. 393.1 ГК РФ ввела специальный режим «замещающей сделки» и «рыночной цены» при прекращении договора: размер подлежащих взысканию убытков определяется через разницу между ценой расторгнутого контракта и ценой эквивалентной сделки (или рыночной стоимостью), а риски ценового движения несёт нарушившая сторона. В-третьих, ст. 406.1 ГК РФ легализовала самостоятельный договорный инструмент — «возмещение потерь» (indemnity), позволяющий заранее распределять риски наступления определённых обстоятельств вне модели нарушения обязательства. Эти положения радикально расширили настройки компенсации и повысили предсказуемость оборота.

Пленум Верховного Суда РФ 24.03.2016 № 7 [3] обеспечил доктринально-практическую «сшивку» новелл с общей частью обязательственного права. По ст. 393.1 ГК РФ разъяснено, как соотносить «замещающую» цену и рыночные индикаторы, а также на какую сторону возлагаются ценовые риски при досрочном прекращении договоров. По ст. 406.1 ГК РФ подчёркнута автономность «возмещения потерь»: условие о его применении должно быть сформулировано прямо и недвусмысленно; возмещаются уже понесённые или неизбежные потери при доказанности причинной связи с согласованным «триггером». Эти разъяснения стали опорой для выстраивания единообразной практики и отделения indemnity от неустойки и убытков в узком смысле.

Развитие судебной практики последних лет конкретизирует указанные подходы. Верховный Суд в обзорах 2023–2025 гг. [4, 5, 6] подтверждает: а) по п. 5 ст. 393 ГК РФ достаточно разумной определимости размера; б) при применении ст. 393.1 ГК РФ приоритетно используются данные о сопоставимых сделках/рынке на момент прекращения договора; в) по ст. 406.1 ГК РФ допустимость indemnity выводится из текста соглашения сторон и требует доказательства связи между наступившим условием и потерями, в том числе будущими, если их неизбежность установлена. Тем самым закрепляется единый стандарт исчисления и доказывания, сочетающий гибкость частной автономии и требования процессуальной добросовестности.

Системно институт убытков взаимодействует с иными способами защиты и обеспечительными механизмами. Ст. 394 ГК РФ по-прежнему допускает сочетание убытков и неустойки (в части, не покрытой последней), а ст. 395 ГК РФ — специальную ответственность за неисполнение денежного обязательства; при этом реформы сместили акцент с формального «штрафного» подхода к компенсаторному, во многом через стандарты предсказуемости и экономической обоснованности расчётов. В доктрине и правоприменении это проявляется в проверке причинной связи, разумности мер по минимизации ущерба кредитором и корректной работе с рыночными данными, особенно при взыскании упущенной выгоды [17, с. 262].

В итоге постсоветская эволюция института возмещения убытков характеризуется: 1) сохранением принципа полного возмещения (ст. 15 ГК РФ) с его конституционно подтверждёнными границами; 2) внедрением специальных режимов расчёта и распределения рисков (ст. 393.1, 406.1 ГК РФ), ориентированных на практику сложных сделок; 3) закреплением процессуального стандарта «разумной определимости» размера убытков; 4) унификацией судебных подходов, обеспечивающей предсказуемость и договорную автономию участников оборота. Эти изменения придали институту современную экономико-правовую конфигурацию, в которой компенсационная функция сбалансирована с управлением рисками, а доказательные барьеры — с потребностью оборота в восстановлении нарушенного интереса.

Литература:

1. Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая: Федеральный закон от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ (с изм. от 13 декабря 2024 г.) // Собрание законодательства РФ. — 1994. — № 32. — Ст. 3301.
2. Федеральный закон от 8 марта 2015 г. № 42-ФЗ «О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации» // Собрание законодательства РФ. — 2015. — № 10. — Ст. 1412.
3. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 24.03.2016 № 7 «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации об ответственности за нарушение обязательств» (с изм. от 22 июня 2021 г.) // Бюллетень Верховного Суда РФ. — 2016. — № 5.
4. Обзор судебной практики Верховного Суда РФ № 1 (2023): утв. Президиумом Верховного Суда РФ 26 апреля 2023 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.consultant.ru/ (дата обращения: 04.10.2025).
5. Обзор судебной практики Верховного Суда РФ № 1 (2024): утв. Президиумом Верховного Суда РФ 29.05.2024 [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.consultant.ru/ (дата обращения: 04.10.2025).
6. Обзор судебной практики Верховного Суда РФ № 1 (2025): утв. Президиумом Верховного Суда РФ 25 апреля 2025 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.consultant.ru/ (дата обращения: 04.10.2025).
7. Васильева И. С. Развитие института возмещения убытков в России / И. С. Васильева // Вестник магистратуры. — 2022. — № 4–1. — С.33–36.
8. Видова Т. А., Романова И. Н. К вопросу об эволюционировании института возмещения убытков в законодательных памятниках России / Т. А. Видова и др. // Вестник Московского университета имени С. Ю. Витте. Серия 2. Юридические науки. — 2022. — № 4 (35). — С.6–12.
9. Гонгало Б. М. Д.И. Мейер и формирование учения об обеспечении обязательств / Б. М. Гонгало // Ученые записки Казанского университета. Серия «Гуманитарные науки». — 2019. — Т. 161, кн. 4. — С.37–45.
10. Горбик С. А. К вопросу о соотношении категорий «Убытки» и «Штраф» в законодательстве Российской империи XVIII-XIX веков / С. А. Горбик // Вестник Нижегородской Академии МВД России. — 2012. — № 20. — С.144–146.
11. Мякинина А. В. Ограничение размера убытков в гражданском праве / А. В. Мякинина // Журнал российского права. — 2005. — С.105–110.
12. Романова И. Н. Убытки в гражданском праве: категориальный аспект и проблемы доказывания / И. Н. Романова // Вестник Московского университета имени С. Ю. Витте. Юрид. науки. — 2017. — № 4 (13). — С.33–37.
13. Сятчихин А. В. Определение размеров убытков в советском гражданском праве / А. В. Сятчихин // Вестник Пермского университета. Юридические науки. — 2016. — Вып. 1(31). — С. 75–79.
14. Сятчихин А. В. Убытки заранее оцененные и статутные: к вопросу о соотношении понятий / А. В. Сятчихин // Образование и право. -2017. — № 1. — С.48–53.
15. Сятчихин А. В. Изменения в порядке определения размеров убытков в гражданском праве в период перестройки / А. В. Сятчихин // Социально-экономические исследования, гуманитарные науки и юриспруденция: теория и практика. — 2016. — С.170–175.
16. Томсинов В. А. Владение и его защита в проекте Гражданского уложения Российской империи конца XIX — начала ХХ века / В. А. Томсинов // Вестник Моск. университета. Серия 11. Право. — 2018. — № 1. — С.5–21.
17. Чупраков А. А. Расторжение гражданско-правового договора и возмещение убытков: сравнительно-правовой анализ / А. А. Чупраков // Теория и практика общественного развития. — 2025. — № 7. — С. 260–266.
18. Шарапова Е. А. Историческое развитие института возмещения убытков в гражданском праве России / Е. А. Шарапова // Вестник науки и образования. — 2024. — С.31–34.