В статье рассматриваются особенности развития применения принудительных мер медицинского характера в советский период.

Ключевые слова: вменяемость, душевнобольные, принудительные меры медицинского характера, психическая деятельность.

The article examines the peculiarities of the development of the use of compulsory medical measures in the Soviet period.

Keywords: sanity, mental illness, compulsory medical measures, mental activity.

Преемственность правовых и организационных механизмов, касающихся принудительного лечения, оказалась нарушенной в переломный момент — в ходе революционных событий 1917 года. Речь шла не просто о смене строя: сдвинулись мировоззренческие ориентиры, радикально изменилась социальная политика, а вместе с ней — правовые ориентиры и методы их применения. В этих новых реалиях господствующим стал правовой нигилизм, и приоритетом — не формальная норма, а целесообразность. Именно она определила новый взгляд на принудительное лечение, которое стало рассматриваться прежде всего, как средство защиты социума от потенциальной угрозы.

Разные подходы к юридической ответственности лиц с психическими расстройствами отразились в первых нормативных документах Советской власти. Например, в «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР» 1919 года (статья 14) уже зафиксировано положение о применении «лечебных мер и мер предосторожности» в отношении тех, кто не подлежал ни суду, ни наказанию. Это касалось как лиц, совершивших деяние в состоянии психического расстройства, так и тех, кто страдал психической болезнью уже к моменту исполнения приговора.

Значительно более чёткое разграничение таких случаев появилось с принятием Уголовного кодекса РСФСР 1922 года. Именно тогда понятие «меры социальной защиты» пришло на смену прежним формулировкам. Причём, несмотря на общую категорию, в неё входили меры принципиально разного характера: от помещения в специализированные учреждения до принудительного лечения, от ограничения профессиональной деятельности до удаления из определённых регионов. Медицинский критерий приобрёл более ясные очертания.

Показательно, что с этого момента термин «принудительное лечение» впервые был введён в правовое поле официально. При этом на первый план стали выходить понятия «социальной опасности» и «опасного состояния», в то время как прежняя юридическая категория «невменяемость» отошла на второй план. Эти изменения нашли отражение и в подходах, зафиксированных в Свободной резолюции Всесоюзного совещания по вопросам психиатрии и неврологии 1926 года. В её основе лежал постулат: наказание неприменимо к душевнобольному, поскольку его исправление невозможно в принципе. Следовательно, приговор должен заменяться изоляцией — помещение в психиатрическое учреждение. Причём при этом не имело значения, был ли человек вменяем в момент совершения преступления или нет.

Закон 1926 года — точнее, его статья 11 Уголовного кодекса РСФСР — впервые чётко обозначил взаимосвязь между двумя основополагающими критериями невменяемости. Смысл был недвусмысленным: юридическая составляющая, также известная как психологический критерий, использовалась не формально, а именно как инструмент судебно-психиатрической оценки различных психических отклонений. Причём речь шла о той степени нарушения, при которой вменяемость исключалась полностью.

В последующие десятилетия, особенно в период между 1930 и 1950 годами, судебная психиатрия постепенно оформилась в обособленную дисциплину внутри здравоохранения. Эта трансформация сопровождалась активной научной и методической работой, не оставляя сферу принудительного лечения без внимания. Началась структурная перестройка системы специализированных учреждений: дифференциация по условиям содержания, режиму надзора и уровню охраны определялась не формально, а индивидуальной оценкой степени опасности пациента, которую давал психиатр, после чего решение утверждалось судом.

Правовые рамки для такого рода принудительных мер определялись специальными инструкциями, издававшимися в 1948, 1954 и 1967 годах. Эти документы регламентировали не только сам процесс применения мер медицинского характера, но и общий порядок обращения с психически больными, совершившими общественно опасные деяния. Примечательно, что начиная с 1954 года исчезла концепция изоляции как основной цели. Акцент был перенесён на сам лечебный процесс — как медицинскую, а не карательную процедуру.

Наиболее развёрнутый правовой механизм по данному вопросу содержался в Уголовном кодексе РСФСР 1960 года. Его статья 58 подробно устанавливала перечень возможных принудительных мер медицинского характера. Суд мог применить их в отношении лиц, которые либо совершили опасное деяние в состоянии невменяемости, либо потеряли способность понимать и контролировать свои действия уже после совершения преступления — будь то до вынесения приговора или в процессе отбывания наказания. Варианты воздействия включали: помещение в психиатрическое учреждение с обычным наблюдением; с усиленным наблюдением; или со строгим надзором. Причём каждое из этих решений предполагало реализацию исключительно через профильные лечебные учреждения системы здравоохранения.

Уголовный кодекс РСФСР включал в себя не только перечень форм принудительного лечения, но и конкретные процедуры: от назначения — до его изменения и последующего прекращения. Эти положения регулировались нормами, закреплёнными в законодательной ткани с достаточной чёткостью. Уже в позднесоветскую эпоху была сформирована теоретическая модель Общей части Уголовного кодекса, где вопросам принудительных медицинских мер отводилось заметное место. Там последовательно обозначались основания для их применения: совершение деяния, квалифицируемого как общественно опасное по уголовному праву; наличие психического расстройства, наркомании или алкоголизма у лица; а также необходимость лечения, продиктованная угрозой, исходящей от его состояния как для него самого, так и для других.

С наступлением 1990-х годов акценты начали смещаться. Под воздействием европейских правовых ориентиров и векторных сдвигов в общественных ценностях, приоритетами стали уже не только безопасность, но и соблюдение прав. Особое внимание стало уделяться законности недобровольной госпитализации людей с признаками психических расстройств, а также их правовому положению в условиях принудительного лечения. Важным стал вопрос: насколько оправдано помещение в психиатрическое учреждение без согласия самого человека?

Параллельно усилилась риторика личной ответственности. Психически больные получили не только больше прав, включая возможность участвовать в принятии решений, затрагивающих их социальную жизнь, но и — что немаловажно — обязанность своевременно обращаться за медицинской помощью. Таким образом, правовой ландшафт стал более сложным и требовательным по отношению к самим пациентам.

Когда в 1996 году был принят новый Уголовный кодекс Российской Федерации, институт принудительных мер медицинского характера продолжил своё развитие уже в иных юридических условиях. Хотя правовая среда изменилась, прослеживалась преемственность: советское законодательное наследие, несмотря на реформы, сохранило значимую роль в формировании современного понимания правового регулирования в этой сфере.

Литература:

1. Уголовный кодекс Российской Федерации от 13 июня 1996 г. N 63-ФЗ (ред. от 12.06.2024) // Собрание законодательства РФ. 1996. N 25. Ст. 2954.
2. Уголовный кодекс РСФСР (утв. ВС РСФСР 27.10.1960 г.) [Электронный ресурс]. URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_2950 (утратил силу).
3. Бальтяните Т. В. История развития института принудительных мер медицинского характера // Интернаука. 2020. № 44. С. 40–42.
4. Морозова М. В., Савина О. Ф., Дмитриев А. С., Винникова И. Н., Оспанова А. В., Лазько Н. В. К истории вопроса о применении принудительных мер медицинского характера в России // Психическое здоровье. 2019. № 2. С. 35.
5. Пиянзин В. А. Принудительные меры медицинского характера в истории российского законодательства // Юридический факт. 2023. № 198. С. 3–6.